Размышления на тему фестиваля «Святки»

Родной храм, в котором привычно видеть стоящих молящихся с одной стороны мужчин, а с другой – женщин в платочках. И вдруг – скамьи по всему храму, все сидят, а у алтаря, у солеи стоит хоровой коллектив. Артисты!.. Непривычно. Вдруг проснувшиеся эмоции уже готовы продолжить логический ряд: смело. Дерзко. Неправильно!..

Но, слава Богу, кроме эмоций в голове бывает еще и рассудок. Он тоже, в свою очередь, просыпается и не дает эмоциям развернуться: непривычно, это правда. Но отчего ж сразу неправильно? На каком основании – неправильно? Есть таковые основания? Нет, не наблюдается. Все красиво, чинно. Да и поют духовную музыку в основном...

Вот, поют. И правда: красиво. Просто удивительно... И тут эмоции и рассудок замолкают. И в наступившей тишине просыпается – сердце. И начинает тихонько трепетать. И по-своему – думать.

Да-да, поют. Удивительное это искусство: пение. Как будто из другого мира. Того, горнего. Ведь в нашем, таком все больше прагматичном, материалистическом мире ценится в первую очередь то, что видно. И то, что можно потрогать руками. А тут не видно практически ничего. Ну стоят люди, ну рот открывают. Если не слушать, но только смотреть, получается порой даже смешно. Ну правда ведь, такие забавные лица!..

Вдруг приходит неожиданная мысль: вот говорят ведь «ангелы поют». Ангелы могут петь. А танцевать или, например, рисовать? Нет, так не говорят. Хотя, с точки зрения искусства вообще, оно ведь ровно ничем не хуже...
Пение – это когда музыка и речь. Одновременно. Удивительно... Музыка сама по себе, без пения, будит эмоции, чувства, волнует, может оставить сильное впечатление. Но понять музыку, понять, что вложил в нее композитор, что хотел этой музыкой сказать, передать, выразить, не так-то просто.

Для этого нужно жить музыкой, знать людей, знать традиции. Знать особый музыкальный язык. А слова сами по себе, без пения, могут показаться слишком «сухими», могут не затронуть эмоции – особенно если речь идет о каких-то очень тонких и глубоких вещах. И здесь для того, чтобы понять, чтобы прочувствовать, надо очень много знать. Надо так или иначе, хоть в некоторой степени разделять опыт говорящего. Надо сначала на собственном опыте, в собственной жизни знать те вещи, те чувства, о которых те слова.

Пение объединяет музыку и речь. Позволяет обратиться напрямую к эмоциям и чувствам там, где слов не хватает, и выразить явно, словами то, что может ускользнуть, остаться непонятым в музыке. Пение дает пищу и эмоциям, и рассудку. И разуму, и сердцу. Пение затрагивает все существо...

Вот и тут, на фестивале: поют о Рождестве. О Событии великом, невероятном, непостижимом. И при этом – таком простом. Говорят в пении простые слова: о Младенце в яслях. А поют – искрящуюся, звенящую Радость.

Музыка хоровая, но иногда выступают солисты, а хор лишь сопровождает. И вдруг становится очевидным: как бы ни был велик солист, его мало, его недостаточно. Он может быть велик. Но он - один. И не может передать того богатства, того разнообразия, той наполненности, которые доступны хору. Но ведь и хор состоит их отдельных людей?

Да-да, и каждый в нем – нужен, каждый на своем месте, каждый дорог тем, что его голос именно такой, какой есть, каждый поет в меру своих сил, зная, что от него лично, от его внимательности и от его чувства зависит звучание всего хора, и при этом каждый знает, что он лишь часть, что он ценен именно как часть, и что звучание всего хора, ничуть не меньше, чем от него, зависит и от каждого его соседа. Все разные, каждый – индивидуальность, личность. И при этом все равны. Всё зависит от каждого. И все внимательны друг к другу. И общая ответственность неотделима от частной... Разве это не то, чего нам так не хватает и к чему так нужно стремится – в Церкви?

Как будто в подтверждение, в продолжение моих размышлений к алтарю выходит хор духовенства Санкт-Петербургской епархии. Священнослужители. Те «солисты» в Церкви, на которых так легко переложить всю ответственность, а потом просто стоять и смотреть, как они, в своих странных длинных одеяниях подолгу стоят и говорят странные слова, и, возможно, задаваться вопросом «и зачем им все это нужно?...» И вот, они поют. Хором. Так же, как только что, перед ними, пели прихожане одного из храмов епархии. Поют и духовные песнопения, и простые колядки.

Как-то в одном из монастырей я увидела туриста, с неподдельным интересом наблюдающим за тем, как несколько человек из монашествующей братии беседовали между собой, и услышала следующие радостные слова: «Смотрите-ка, улыбаются! Ничто человеческое им не чуждо!» Эти слова вспомнились мне здесь, на фестивале. Когда хор духовенства пел колядки.

К сожалению, в нашей Церкви слишком часто недостает ощущения жизни. Храм – это такое своеобразное место, куда мы ходим для того, чтобы... Для чего? Я бы очень хотела в этом ошибаться, но мне кажется, что в данном случае многим прихожанам гораздо легче ответить на вопрос «почему». Я хожу в храм потому, что так надо. Потому что я считаю себя православным. Потому что я хочу, чтобы у меня все было хорошо. Потому что у меня в жизни вот то и сё отчего-то все не ладится. Вдруг, если я поставлю перед иконами свечки, это поможет... Вот и выходит, что жизнь – она сама по себе. Она отдельно. А храм – это храм. Это когда воскресенье. Это отдельно.

И потому, вероятно, так удивляет, умиляет, трогает (а иногда кого-то, возможно, и возмущает), когда в храме, в Церкви мы вдруг обнаруживаем – жизнь. Самую простую и настоящую. Со своими тяготами, со своими эмоциями. Когда нам вдруг встречается человек, для которого Евангельские слова вдруг оказываются не простой принадлежностью, атрибутом храма, а чем-то очень трепетным и живым, тем, что он носит в себе каждый день, а не стряхивает с себя каждое воскресенье, выходя из храма. Или когда мы вдруг видим самые простые, понятные и привычные эмоции и переживания – у священнослужителя. В этот момент привычная, разделенная на многие части картина человеческой жизни, человеческого мира со звоном бьется, как тонкий лед весной. И проступает вода. Проступает - Жизнь...

Текст: Анастасии Лысенко