Запредельная территория

14 октября 2011

Имя Севы Гаккеля хорошо знакомо петербуржцам среднего возраста:
экс-музыкант «Аквариума» - культовой группы 80-х, организатор первого
неформального клуба «TaMtAm”, известный тусовщик… Прошли годы, и сегодня
Всеволод Гаккель предстает совсем в другом образе. Писать о нем трудно и
легко одновременно. Он прекрасный собеседник, но беседа с ним оставляет
ощущение недосказанности. Его глубина устроения наполняет разговор
смыслом, но мало совпадает с общепринятой точкой зрения. Мы говорим о
формальном и истинном веры, «Серебре Господа моего» и духовной системе
координат.

Мама


- Всеволод, вы часто говорите о том, что находитесь в самом
начале пути. Но ведь церковь была в Вашей жизни даже в советское время,
когда многие вообще не знали, что это такое?

- Оба мои брата были крещены в младенчестве, до меня не доходили
руки: послевоенное время, благополучная семья, много детей. После
смерти отца у моей мамы Ксении Всеволодовны произошла переоценка всей
жизни, и первое, что она сделала - крестила меня. И вся ее жизнь потом
была сопряжена только с Церковью. У нее многое было связано с тем
временем, когда она в юности жила в Рязани у тетки. Там был такой
чудесный архиепископ Иувеналий, ныне канонизированный. Когда Владыку
арестовали, тетя посылала мою маму в НКВД с передачами. И у мамы
хранились его зашифрованные письма, которые он писал ее тетке. Позже (в
уже спокойные времена), когда к нам домой приходили какие-то старушки к
маме в гости, разговоры были только о Владыке Иувеналии. Потом у нее
было общение с митрополитом Алексием, который впоследствии стал
Патриархом. Мама каким-то образом общалась с ним в блокаду. Знаю, что он
ее опекал, помогал хлебом. Потом у нее в жизни был период, связанный с
митрополитом Никодимом (Ротовым). Наверно, есть такая категория женщин,
которые вдруг обретают в священнослужителе нечто важное, мигрируют за
ним.

-Мама оказывала на вас религиозное влияние?

- Она практически ослепла в середине 80-х годов из-за отслоения
сетчатки. Мне приходилось ее сопровождать до Преображенского собора,
перепоручать там кому-то из тетечек. Так я ходил, ходил, ходил…
Чувствовал себя христианином, но церковной жизнью не жил.

Правда, меня никогда не кидало и ни в какие другие области. Не
воцерковлялся …почему-то не получалось. И только в последние 5 лет, все
изменилось, когда я случайно забрел в храм иконы Божией Матери «Всех
скорбящих Радость» на Шпалерной улице и встретился с настоятелем о.
Вячеславом Хариновым.

- Но ведь знакомство с о. Вячеславом, тогда еще музыкантом
Вячеславом Хариновым, произошло намного раньше, во время записи альбома
«Равноденствие»?

- Знакомство – да. Но получилось так, что отношения возобновились
лишь через 20 лет. Мы пересеклись на одной территории, потом прошли
совершенно разные пути, встретились через 20 лет в храме, куда я
случайно зашел. Для меня очень важен этот момент.

- Священник способен оказать большую роль?

-Для меня очень важно личное общение. Видимо, я избалован этим. Я по
жизни имел возможность общаться с людьми напрямую, со священниками в
том числе.

Есть еще один батюшка, который мне очень дорог, ему 32 года, это
протоиерей Виталий Магдеев, настоятель храма «Рождества Пресвятой
Богородицы» на Ладожской. Он ко мне приходит в гости, и мы просто
разговариваем. Касаемся глубоких тем. Этот случай совершенно особенный,
потому что в свое время творчество «Аквариума» оказало на о. Виталия
огромное влияние, и он относился ко мне с безмерным почтением. Сейчас
мы общаемся просто по приятельски,.

- Что для Вас вера?

– То, что в тебе уже есть, что ты уже знаешь. И просто получаешь
подтверждение знанию. Этот процесс твою веру укрепляет. Это очень не
похоже на путь людей, которые еще ищут свою религию.

-В последние два года вы участвуете в богослужении в качестве алтарника в Скорбященском храме?

- Благословил меня на это о. Вячеслав. Я очень долго к такому шагу
готовился, но не мог себе представить, что смогу перешагнуть этот
барьер.

Первые полтора два месяца служения алтарником были для меня
настолько трепетными, что менялась вся моя жизнь. Происходила переоценка
того, что я делал раньше, с чем я так или иначе связывал свое будущее.
Постепенно я вошел в курс обязанностей и стал получать удовольствие от
того, что мне приходилось делать: разжигать кадило, подавать его
дьякону. Меня завораживал запах ладана.

В силу разных причин мне удобнее всего было помогать по будням, это
дни когда Литургию служит священник нашего храма о. Леонид Полетаев,
который по сути оказался моим наставником, он обращал мое внимание на
нюансы, очень деликатно подсказывал очень простые вещи. Он благословил
меня на послушание - чтение часов на церковно – славянском языке,
который казался мне совершенно недоступным и необъятным. Это послушание
по сей день является одним из трепетных моментов церковной жизни.

Я поднимаюсь на клирос и стою почти один в пустом храме и вхожу в
ритм чтения. Вижу какую-то премудрость в этих простых, мало кому видимых
делах, которым раньше не придавал никакого значения. У моей учительницы
по литературе была присказка «что заладил как пономарь», я тогда не
понимал о чем идет речь, и тут я уяснил для себя суть монотонности и
речитативности. Я поражаюсь сколь многому научился за эти два года. И
жалею только о том, что пришел к этому слишком поздно. Оглядываюсь
назад, я думаю о том, чего я сам себя лишил, сколько осталось за кадром.

-Помните притчу о расслабленном, который ждал Христа у Овчей купели
38 лет? Психологически мы все живем у Овчей купели . Проходит год,
два, пять Христос не приходит, но однажды наступает такой момент, когда
понимаешь, вечность начинается здесь и сейчас и ждать больше не нужно,
разве не так? И тогда за год происходит то, на что другие тратят целую
жизнь.

-Наверное это так, но я завидую семинаристам и студентам Духовной
Академии, которые несут послушание в нашем храме, тому что они уже
столько знают, уже могут идти по ТАКОМУ пути! А я только постигаю азы.

Два года назад я прослушал один семестр в Православном народном
университете на Литейном проспекте. Там я поймал себя на мысли, что мне
доставляет огромное удовольствие любое слово, сказанное священниками. В
силу разных обстоятельств, я был вынужден прекратить занятия. И мое
служение в алтаре вернуло мне возможность служить вместе с
преподавателем университета, иподьяконом Юрием Рубаном, общаться с
ним, слушать его проповеди. Это имеет для меня очень-очень большое
значение.

-Алтарь – это шаг на запредельную территорию?

-Когда я в первый раз оказался в алтаре, то чувствовал себя
поразительно греховным, не имеющим на это право. Думал – как так
получилось, что я здесь? Они про меня ничего не знают, я же совершенно
недостоин этого. Но сейчас я понимаю, что это необходимо, стараюсь
как-то выправить жизнь. Благословение на служение – это колоссальное
доверие и ответственность, и я не всегда считаю себя готовым эту
ответственность принимать.

…Отверзаются врата и наступает момент, когда приоткрывается, то что сокрыто.

- И?..

- Ты ловишь себя на мысли, что это должно учить смирению.

Вне "Аквариума"


-Я хорошо помню свои ощущения, когда слушала «Серебро Господа моего»
в 80-е годы. Это было пограничное состояние между желанием оказаться в
храме и пониманием того, что это невозможно в силу разных причин. Слова
работали каким-то особым образом?

- Язык Гребенщикова мне никогда не был понятен до конца. Он
действовал, как анестезия, я десять лет провел с ним тет-а-тет, был
первой инстанцией, которой он пел каждую новую песню в течение всего
этого времени. Я сразу проваливался, слушал, но не слышал. Не мог
понять, понравилось мне или не понравилось. На пятый раз песня
становилась привычнее, ты начинал в этой песне пытаться видеть свою
линию. Какое-то созвучие, какое-то сочетание - на ощупь.

Иногда чувствовал, что песня остается в стороне. В «Аквариуме»
никогда не было аранжировок. Каждый из нас в каждой из песен искал
самого себя. Ты становился частью песни, а образность - твоим языком.
Это был код доступа. Ты попадал в эту среду, и ты на каком-то
подсознательном уровне мог пользоваться этим языком. Я могу
процитировать любую песню Гребенщикова, потому что они в подкорке. Но о
чем эта песня, сказать не могу. Так же не могу понять, о чем песня
«Серебро Господа моего», но она у меня вызывает правильные ощущения,
ощущения сопричастности, соучастия. И это дает какую-то полноту.

-Ваша виолончель сливалась со звучанием голоса Гребенщикова…

- Я в свое время обратил внимание на то, что звук моей виолончели
очень хорошо сочетается с его голосом по фактуре. С академической точки
зрения, мое звукоизвлечение было не правильным. Но по моему мне
удавалось необычным образом оттенять голос Гребенщикова, и приводить
свой звук к этому знаменателю. К сожалению, все оборвалось, я это
разрушил своим уходом.

- А почему Вы ушли?

- Когда группа достигла пика ее признания, когда мы достигли стадии
ОСУЩЕСТВЛЕНИЯ, я потерял интерес. Почувствовал, что мой путь другой.
Наверное, в этот момент я был на один шаг ближе к Церкви, но почему-то
не в Церкви. Это было недопониманием, недоразумением, в том смысле, что
мой разум не мог это вместить. Состояние, в котором я себя тогда ощущал,
было очень уверенным, оно давало силы чувствовать себя человеком прочно
стоящим на ногах. Но оно было очень самонадеянным, я бы даже сказал
надменным. Этот период был колоссальным испытанием на прочность, и
только значительно позже я узнал, что это называется гордыней.

- Какие у Вас были ощущения после ухода?

- Иногда люди находят, как две половинки, друг друга. Мы с
Гребенщиковым абсолютно совпали, получалось так, что я являлся
неотъемлемой частью группы. Но выяснилось, что эту часть очень легко
можно вычесть, и возможен другой сценарий. То есть это была моя очень
большая иллюзия… Да, я мог бы продолжать музицировать с «Аквариумом»,
иметь стабильное благополучие. Но… предпочел уйти.

И сейчас понимаю, что это правильно: я не смог бы продолжать
физически существовать в мире «Аквариума». Сейчас это другая группа,
очень добротная. Хорошие музыканты, но это разные люди разных поколений,
которые играют в игру под таким названием.

- Как Вы думаете, почему поиски веры характерны для рок-музыкантов?

- Люди наделили некоторых рок-музыкантов ореолом, которым не стоило
их наделять. Ничего особенного нет в том, что кто-то стал чуть заметнее
остальных, написал песни, которые стали важными для его поколения. Поиск
Бога всегда был свойственен рок-н-ролльной среде. Отчасти это идет от
желания музыкантов завоевать более серьёзное, чем они заслуживают,
отношение окружающих. Причем многие музыканты, приходя к вере, являются
скорее протестантами, чем православными. Просто потому, что для
молодого человека самому себе списывать грехи – обычное дело. А
рок-н-ролльный образ жизни предполагает определенную греховность. Мне, к
счастью, удалось пройти по этому пути с малыми потерями и многого
избежать.

Жизнь как способ ухода за теннисным кортом

-Всеволод, вы написали книгу «Аквариум как способ ухода за теннисным
кортом», которую несколько раз переиздавали. Что это за место обитания –
корт?

- Книгу написал, но я не писатель: просто не справился с искушением
избавиться от того, что еще удерживала память. Написал все, что думал,
как поток сознания, в этом оказалось для определенных людей много
неожиданного: я испортил отношения с 90% людей, которых считал своими
друзьями…

- Где же этот корт?

- Это место - не совсем теннисный корт, хотя вроде бы так называется
и так выглядит. Никто и никогда здесь в теннис не играет. Старый корт
принадлежит частному мотелю в районе Лисьего Носа. Я однажды там
появился, да так и остался и стал за этим кортом ухаживать.

- Владелец предлагал вам зарплату?

- Я отказался… Понять, что все это значит, невозможно.
Администрация мотеля уже несколько лет наблюдает за мной и моими
друзьями, которые ко мне туда приезжают в гости. Но что такое мотель –
эта остановка в пути. Трудно себе представить, что кто-то,
путешествующий из Финляндии в Петербург, остановившись здесь на ночь,
захочет поиграть в теннис. Это дает нам право обосноваться на корте и
жить «в ожидании Годо». Помните такую пьесу? То есть абсурд ради
абсурда?

Или та же тема в фильме «Пустыня Тартари», действие которого
происходит в пустыне в заброшенном гарнизоне, между двумя государствами.
Гарнизон живет по инструкции, в которой сказано, что однажды нападут
варвары. Но ничего не происходит, обычная жизнь, муштра. Главный герой
все время смотрит в бинокль, ждет варваров, стареет, думает о том, что
враг вот-вот должен появиться. Это кончается тем, что он сходит с ума и
уходит воевать якобы с варварами, а на деле - воюет сам с собой. Вот и я
сижу в ожидании «мистического теннисиста». И при этом очень кропотливо
поддерживаю этот корт в рабочем состоянии. Это нечто иррациональное, не
укладывающееся ни в какие рамки.

И я не вижу разницы в том, чтобы играть на виолончели в известной
группе или укатывать поверхность теннисного корта тяжелым ручным катком.
Но дело вовсе даже и не в корте, могло быть что-то другое. Для меня
важен сам подход к тому, что ты делаешь, и как ты это делаешь. Я уже
давно могу жить без этого несчастного корта, но по-прежнему продолжаю
“ухаживать” за ним, но теперь уже только для того, чтобы в течение
всего лета моя дочь могла быть за городом.

-В книге «Аквариум как способ ухода за тенистым кортом» вы почти не говорите о вере, хотя описываете почти всю свою жизнь.

-Во время ее написания я еще не был воцерковлен, еще не пришел к
тому, с чего мы начали сегодня разговор. Сейчас отправная точка - это
наша вера, и вектор, который недавно приобретен, позволяет говорить о
чем бы то ни было в определенной системе координат.

Беседовала Светлана Аксенова