Сопротивление творчеством
_____________________________________________________________________________
Настоящее сопротивление
– не с оружием в руках, а сопротивление творчеством.
Мы не пели
патриотических песен. Мы плакали и молились.
Д.С. Лихачев
«Воспоминания»
«Увы,
таких людей мы больше не увидим», – скажет о нем выдающийся русский
ученый, литературовед С.С. Аверинцев. Его поразительная духовная стойкость помогла
выжить в самые тяжёлые периоды жизни: во время ссылки, войны, гонений – и не
просто выжить, а найти силы и вдохновения для творческого исследовательского труда,
неустанно проповедуя о прекрасном.
«Лихачев —
это во многом и совесть нашей России. Мы часто оправдываемся: "А что я
могу? А что мы можем сделать?" Это говорят все, на всех уровнях: "Я
бессилен". А Лихачев один, не имея ничего в распоряжении, кроме своего
слова и пера, – ничего у него больше не было, – смог <...>. У Лихачева был талант человека, который
знал, что ему надо делать, знал, что он обязан делать, – талант
ответственности. Перед историей, обществом. Перед самим собой, перед своим
прошлым. Перед своей верой», – так
писал о нем Даниил Гранин.
Вера была для рода Лихачёвых живительной силой.
В
автобиографических записках Дмитрия Сергеевича мы находим воспоминания о дяде
Гаврюше (сыне Михаила Михайловича Лихачева), который имел «мятущуюся душу» и несколько
раз уходил в монастырь, уезжал даже на Афон.
Тётя по отцу, Маня, была врачом из
Петербурга и, когда уехала в Новогород на Фарфоровый завод, очень печалилась отдаленности
от церкви. Она была прихожанкой Николодворищенского собора в Новгороде, пока
священника не перевели на другой приход, а из церкви XI века не сделали планетарий.
Посещавших её людей она учила добру и вере в Бога. «Ну если уж доктор наш
верит, то, верно, Бог есть…» – говорили рабочие.
Дядя Вася очень почитал
Серафима Саровского, собирал о нём литературу. В семейном архиве сохранились
его фотографии Саровской пустыни.
Детские годы порой были буквально пронизаны радостным светом.
На ночь с матерью читали молитвы, из которых мальчик знал об ангеле-хранителе.
Иногда он старался внезапно оглянуться, чтобы увидеть его за спиной. «Одно из
счастливейших воспоминаний моей жизни. Мама лежит на кушетке. Я забираюсь к ней
между подушками и мы вместе поем песни.
Дети в школу
собирайтесь,
Петушок пропел давно.
Поскорее одевайтесь!
Смотрит солнышко в окно
<...>
Рыбаки уж тащат сети;
На лугу коса звенит...
Помолясь, за книги, дети!
Бог лениться не велит.
Из-за последней фразы, верно, вывелась эта детская песенка из
русского быта», – замечает Дмитрий Сергеевич. Другая музыка из детства: звуки
военных оркестров на улице – это полк шел по праздникам и воскресным дням в церковь.
Семья Лихачёвых на Страстной и к Пасхальной заутрене
ходили на Почтампскую улицу в домовую
церковь главного управления почт и телеграфов, где служил отец. Он предложил нововведение в храме,
воспринятое неоднозначно, – использовать электрические лампады.
Ещё зарисовка из детства – путешествие по Волге. «В Троицу
капитан остановил наш пароход прямо у зеленого луга. На возвышенности стояла
церковь. Внутри она вся была украшена цветами. Традиционное церковное пение
деревенским хором было необыкновенным», – вспоминал Дмитрий Сергеевич.
Воспоминания его рисуют прожитое время непритворно, с предельной искренней прямотой,
но в этой прямоте нет холодного равнодушия.
«Многие убеждены, что любить Родину
– значит гордиться ею. Нет! Я воспитывался на другой любви – любви-жалости.
Неудачи русской армии на фронтах Первой мировой войны ранили моё мальчишеское сердце». Волны казней и репрессий происходят
уже с 1918 года, постепенно убивая «животворную силу русской интеллигенции». Начались
гонения на Церковь. «Эти гонения были настолько невыносимы для любого русского,
что многие неверующие начали посещать
Церковь, психологически отделяясь от гонителей». Аресты, провокационная
политика «живой церкви», изъятие
церковных ценностей не могли заглушить
голос молитвы в верующей душе. Шли богослужения, как отмечали, «с особой
истовостью», «священники служили с особым чувством». К церковным хорам
примыкало много профессиональных певцов, и поэтому они звучали особенно хорошо.
«Мой педагог П.Ю. Германович особенно часто ходил в церковь, там же бывал и мой
школьный друг Миша Шапиро, крестилась М.В. Юдина, мой школьный товарищ
Володя Раков стал прислуживать в церкви на Петровском острове у о. Виктора
Добронравова. Чем шире развивались гонения на церковь и чем многочисленнее становились
расстрелы на “Гороховой два”, в Петропавловке, на Крестовском острове, в
Стрельне и т. д. тем острее и острее ощущалась всеми нами жалость к
погибающей России. Наша любовь к Родине меньше всего походила на гордость
Родиной, её победами и завоеваниями. Сейчас это многим трудно понять. Мы не пели патриотических песен. Мы плакали
и молились».
Это чувство любви к Родине побудило молодого человека к
изучению древнерусской литературы и древнерусского искусства.
«Я хотел удержать в памяти Россию, как хотят
удержать в памяти образ умирающей матери сидящие у её постели дети, собрать её
изображения, показать друзьям, рассказать о величии её мученической жизни. Мои
книги – это, в сущности, поминальные записочки, которые подают «за упокой»:
всех не упомнишь, записываешь наиболее дорогие имена. Такие находились для мня
именно в Древней Руси», - пишет Дмитрий Сергеевич.
Из
книги Архитектура Соловецкого монастыря. Страница с подписями Лихачёва
Д.С. Лихачёв входил в братство святого Серафима Саровского,
объединявшее молодых людей и существовавшее до их ареста 8 февраля 1928-го. Полгода
он провёл в ДПЗ на Шпалерной: «Номер камеры был 273 – градус космического
холода». Отсюда он отправляется на Соловки, которые стали для него местом
духовного возрастания.
Соловецкая железная дорога
«В Никольских воротах я снял студенческую фуражку,
перекрестился. До этого я никогда не видел настоящего русского монастыря. И
воспринял Соловки и кремль не как тюрьму, а как святое место», – вспоминал
Лихачев. Здесь на острове святых подвижников, ставшем одним из самых страшных свидетельств бесчеловечной истории XX века, он сталкивается с чудом и
обыденностью, с людьми всех уровней нравственности – от высочайшей до самой
низкой. Душевное состояние помогает сохранить несравнимая северная природа. «Соловецкие острова – место, где
ощущение творящего Бога и временности человеческого постоянно поддерживается
сменами времен года, ощущением длительности истории этих мест, отмеченных языческими
лабиринтами и обетными крестами, храмами и часовнями, где напряженный
крестьянский и ремесленный труд был так свят и угоден Богу», – размышляет
Дмитрий Сергеевич о Соловках. Он работает в соловецком музее, на бумаге из
школьных тетрадей составляет опись икон монастыря.
Ночью, укрывшись на нарах маленьким детским одеялком по диагонали,
с головой уходил он в воспоминания о детстве, учебе, Петербурге, вспоминал
детскую молитву на ночь: «Господи, помилуй маму, папу, дедушку, бабушку, Маню,
няню... И всех помилуй и сохрани». Под подушкой, которую неизменно крестит на
ночь – маленький серебряный складень – через месяц его нашел и отобрал командир
роты: «Не положено».
Переломным моментом была страшная ночь, когда Дмитрий
Сергеевич чудом избежал расстрела.
«Я
понял следующее: каждый день – подарок от Бога. Мне нужно жить насущным днем,
быть довольным тем, что я живу еще лишний день. И быть благодарным за каждый
день. Поэтому не надо бояться ничего на свете. И еще – так как расстрел производился для острастки – то, как я потом
узнал, было расстреляно какое-то определенное количество человек – не то 300,
ни то 400. Ясно, что вместо меня был “взят” кто-то другой. И жить надо мне за
двоих. Чтобы перед тем, кого взяли, не было стыдно!»
После возвращения из ссылки спокойное время длится недолго.Начинается война. Семья Лихачёвых скрывает детей от насильственной эвакуации в
Новгород – навстречу немцам. Судьба блокадного города захватывает всех,
привнося в жизнь людей свои коррективы:
добровольческие отряды, дежурства на крыше; ночные бомбежки с точным
постоянством, во время которых обессиленные люди уже не спускались в убежище;
смерть родных и знакомых. В самое тяжёлое время спасал запас высушенного хлеба,
который не съедали осенью и так приберегли до зимы. Какие черты жизни
блокадного города сохранились в воспоминаниях Дмитрия Сергеевича? Вот спасительное изобретение – палочки,
которые кладут в ведро, чтобы не плескалась вода, которую везут с реки. По
улицам летит пепел – это жгут архивы. В академической столовой люди встречаются
словами: «Вы живы! Как я рад!» Пересчитывают друг друга, считают оставшихся,
как на проверке в лагере. В пункте выдачи хлеба жадно смотрят на довесочки. А что это на столе, за которым задолго до
обеда рассаживаются дети? Это каша из манной крупы, которой чистили раньше
детские шубки белого цвета – она грязная от пыли с шерстинками, но это
спасительная пища. О детях тогда была особая забота – не только о том, чтобы
поддержать скудной пищей жизнь в маленьком теле, но чтобы не дать умереть душе.
Утром все вместе молились, вместе разучивали стихи: Пушкина, Плещеева, Ахматову. Детей боялись
выпускать на улицу даже днем.
«В голод люди показали себя, обнажились, освободились от
всякой мишуры. Все было настоящее. Разверзлись небеса, и в небесах был виден
Бог. Совершались чудеса. Человеческий мозг умирал последним. Когда переставали
действовать руки и ноги, пальцы не застегивали пуговицы, не было сил закрыть
рот... мозг продолжал работать». Люди писали дневники, философские сочинения,
искренне «от души» мыслили, проявляли необыкновенную твердость, не уступая
давлению, не поддаваясь суете и тщеславию. И разве можно было определить всех
жертв блокады однозначным числом? «Какая чушь! Кто сочтет всех их провалившихся под лед,
сбежавших из пригородов, подобранных на улицах, приехавших из Пскова и Новгорода?
«Были ли ленинградцы героями? Не только
ими – они были мучениками», – писал Дмитрий Сергеевич. На форзаце книги
«Блокада день за днём» сохранилась его запись: «Книга написана только на
основании газет, а газеты врали...»
В блокадном городе он продолжает свой труд исследователя,
историка: пишет книгу «Оборона древнерусских городов». «Вряд ли кто-то из её
читателей догадывался, в каком положении находился автор. Мы были осаждены двойным кольцом: внутри и снаружи. А читали нашу книгу
в окопах под Ленинградом. Об этом мне рассказал Аркаша Селиванов, находившийся
на Ораниенбаумском пятачке».
Д. С. Лихачев и его
семья были эвакуированы из блокадного Ленинграда 24 июня 1942 года и пробыли в
Казани до 1945 года, когда после освобождения города, вернулись в родные места.
С большой болью пишет Дмитрий Сергеевич об изменениях, которые он видит в
Великом Новгороде. Ему
посчастливилось не раз увидеть город до
войны, с замиранием сердца смотреть на тени пролетающих стрижей на светлых
стенах Нередицы и, сидя у памятника Тысячелетию России, любоваться на
отражающиеся в золотом куполе Софии облака; ходил в Волотово и в Хутынь, ездил
Юрьев монастырь... Теперь, после освобождения, Новгород представлял страшную
картину надругательств над памятниками искусства. Солдаты стоявших здесь армий
делали рисунки прямо поверх фресок, бесстыдно внося свидетельство о своём
пребывании в таинственно-неприкосновенный образ небесного мира, запечатленный
древнерусским художником. Но не только это свидетельствовало о прошедших событиях.
«Помню страшную рану в церкви Спаса на Ильине от нашего снаряда. Дело в том,
что наша артиллерия не обстреливала новгородские церкви (был дан специальный
приказ). Немцы пользовались этим и устраивали в верхних точках исторических
памятников наблюдательные и корректировочные пункты. В этой церкви наблюдательный
пункт был особенно опасен для наших войск, наступавших с востока. Был выпущен
один единственный снаряд – и, увы, он повредил фрески Феофана Грека».
В послевоенное время Дмитрий Сергеевич продолжает свои труды.
С большой любовью он пишет всегда о родном городе на Неве: «Петербург-Ленинград – город трагической красоты, единственный в мире.
Если не понимать этого – нельзя полюбить Петербург». Он прилагает множество
трудов, чтобы сохранить исторический облик Невского проспекта, Екатерининского
и Петергофского парков. Участвует в реставрации культурных памятников,
выступает с докладами – на всё и на всех хватало времени и сил.
П. Сотникова вспоминала: «Было неосознанное желание духовного общения с человеком,
особенным тем, что он жил как христианин, чего мы, однако, тогда не подозревали
и понять не могли. Своим студентам, выросшим в пионерии и комсомоле если и не
атеистами, то уж бездумными безбожниками, Дмитрий Сергеевич внушил необходимую
потребность задуматься о человеческом достоинстве, смысле жизни, Боге и
обратиться к Евангелию».
Есть Бог, есть мир, они живут вовек,
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
Н. Гумилёв
По материалам:
Лихачев
Д.С. Воспомиания. – М., Вагриус, 2007.
Лихачёв Д.С.
Новгородский альбом. – СПб., 1999.
http://likhachev.lfond.spb.ru/excurs.htm
Статью подготовила сестра Свято-Георгиевского сестричества Анна Мартынова