Пятнадцатый Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II

— История Российского государства неразрывно связана с историей
Православия. Особенно полно и ярко эта связь проявляется в годину
суровых испытаний. Какую роль сыграла Русская Православная Церковь в
победе русского оружия над наполеоновскими захватчиками?

— Отечественная война 1812 года стала большим испытанием для России.
Для определенной части общества «нашествие двунадесяти языков» — так
называли вторжение 600-тысячной армии Наполеона — стало крушением
жизненных идеалов, ибо во многих знатных семьях того времени по-русски
не говорили. Французский язык стал для этих людей родным. Даже в числе
ближайших друзей и соработников императора Александра I были такие люди —
Новосильцев, Кочубей, Чарторыский... Вольтерьянство, рационализм и даже
атеизм считались хорошим тоном у многих аристократов. Но вероломство
бывших идеологических наставников и политических союзников отрезвило
галломанов, вызвало всплеск патриотических чувств. Обострилось и
религиозное самосознание народа. Сам Александр I пережил душевный
перелом: «Пожар Москвы осветил мою душу, — говорил император, — Суд
Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры. Тогда я познал
Бога».

Церковь благословила народ на защиту Отечества. Храмы и монастыри
жертвовали на борьбу с врагом свои сбережения. Митрополит Московский
Платон обратился к пастве с особым посланием и передал войскам икону
преподобного Сергия Радонежского из Троице-Сергиевой лавры. 26 августа, в
день Бородинского сражения, престарелый митрополит приехал в Москву,
желая пострадать вместе с паствой. Викарий и преемник митрополита
Платона епископ Августин почти силой увез его из города. Последняя
литургия пред вступлением Наполеона в Москву совершалась епископом
Августином при непрерывном рыдании всего народа. Из города вывезли
общенародные святыни — Владимирскую, Смоленскую, Иверскую иконы
Пресвятой Богородицы, многое другое. Однако ущерб, нанесенный городу и
его святыням захватчиками, был огромен: 12 храмов было уничтожено, более
100 осквернено. Невозможно без содрогания говорить о поругании,
которому подверглись московские храмы. Сердце Святой Руси, Успенский
собор, в котором венчались на царство государи и возводились на престол
патриархи, был превращен французами в конюшню. На гробницах русских
царей и великих князей в Архангельском соборе стояли бочки с вином. В
алтаре Чудова монастыря маршал Даву устроил свой кабинет, а письменным
столом ему служил престол. В церкви Трех святителей у Красных ворот, в
которой крестили М. Ю. Лермонтова, французские солдаты упражнялись в
стрельбе, причем в качестве мишеней использовались иконы... Никакой
военной целесообразности не мог иметь и приказ Наполеона взорвать
Московский Кремль — очевидно, это решение было продиктовано бессильной
злобой и мстительностью.

Такое возмутительное кощунство «культурнейшей нации Европы» вызвало
праведный гнев всего народа. Земля горела под ногами захватчиков, и их
отступление более походило на бегство. 12 октября 1812 года в Страстном
монастыре был отслужен благодарственный молебен по случаю освобождения
Москвы, а уже в праздник Рождества Христова во всех храмах России
читался манифест об изгнании врага. Впоследствии воспоминание славной
победы русского оружия в Отечественной войне 1812 года совершалось в
храмах ежегодно, и только в 1917 году эта традиция прервалась.

Памятником величайшему подвигу нашего народа стал сооруженный на
народные пожертвования Храм Христа Спасителя, а также множество храмов и
памятников в других городах — Смоленске, Витебске, Вязьме, Можайске, на
Бородинском поле. Церковь хранит благодарную память о тех, кто положил
свою жизнь на поле брани, сохраняя свободу и самобытность Родины.

— Один из представителей Вашей старинной фамилии, Федор
Васильевич Ридигер (1783-1856), вписал славную страницу в историю войны
1812 года, героически сражаясь с неприятелем в рядах 1-го отдельного
корпуса под командованием генерал-лейтенанта П. X. Витгенштейна,
прикрывавшего дорогу на Петербург. Он командовал Гродненским гусарским
полком, шефом которого был знаменитый генерал Я. П. Кульнев. Ф. В.
Ридигер за храбрость был награжден многими орденами и медалями, за
отличие в сражении при Чашниках был произведен в генерал-адъютанты. Что
означает для Вас этот частный факт семейной летописи?

— К сожалению, множество забот Патриаршего служения не дает мне
возможности заниматься своим родословным древом. Однако хотелось бы
сказать, что принадлежность к древнему роду, представители которого
много потрудились над созиданием величия и могущества России, является
огромной честью для меня. Жертвенный подвиг моих предков дает силы
следовать их примеру — пусть не на поприще юридической деятельности или
военной службы, а на ниве церковной деятельности. Надеюсь быть этого
примера достойным.

— Ваш отец, Михаил Александрович Ридигер, окончивший
Императорское училище правоведения, должен был продолжить семейные
традиции, однако события 1917 года вынудили отправиться в эмиграцию в
соседнюю Эстонию. Там он активно работал в Русском студенческом
христианском движении, был рукоположен в диакона, затем в священника.
Что заставило Вас пойти по стопам отца?

— Не могу сказать, что было время, когда я думал о каком-то ином
пути. С детских лет я имел полное и осознанное убеждение, что стану
служителем Церкви. Помню, первым моим послушанием в храме стала раздача
прихожанам святой воды в праздник Крещения Господня. Впоследствии я
исполнял обязанности псаломщика, иподиакона. В какой-то степени укрепил
меня на избранном пути мой духовник протоиерей Иоанн Богоявленский,
впоследствии — ректор Ленинградской Духовной семинарии. Недавно почивший
протоиерей Александр Киселев, у которого я прислуживал, также оставил
глубокий след в моей душе. Неизгладимое впечатление произвели на меня
паломнические поездки в Пюхтицкий Успенский монастырь, в
Псково-Печерский Успенский монастырь, на Валаам, который тогда находился
в составе Финляндии. Благодарен Богу за впечатления детства, за встречи
с богобоязненными и благочестивыми людьми, воспоминания о которых
питали впоследствии мою душу на протяжении всей жизни.

Однако решающее значение при выборе мною жизненного пути имел пример
моего отца, протоиерея Михаила Ри-дигера. Образование юриста, которое
он получил, было традиционным для нашей семьи — насколько я знаю, почти
все мои предки по отцовской линии были выпускниками Императорского
училища правоведения. Однако желание стать священником созрело у него
уже после эмиграции в Эстонию, в 1926 году. Осуществилось это желание
только накануне войны, в 1940 году, когда по окончании
бо-гословеко-пастырских курсов в Таллине его рукоположили в сан диакона,
а затем, через два года, в сан священника. До конца своих дней он
служил в таллинской церкви Рождества Пресвятой Богородицы.

Трудно сказать, было ли определяющим влияние жизни в эмиграции. В
конце концов, человек сам созидает свою судьбу. Однако обстоятельства в
тогдашней Эстонии если не способствовали церковной жизни и принятию моим
отцом священства, то и не препятствовали этому. Жизнь была достаточно
спокойной — не было опасности того, что тебя куда-то вызовут или вышлют,
как это часто случалось после 1940 года. Я учился в русских школах, где
среди прочих предметов преподавался Закон Божий. Отец Иоанн
Богоявленский, мой духовный наставник, был в нашей школе законоучителем.
Он же был настоятелем Александро-Невского собора в Таллине, и именно
вокруг этого собора объединилась русская община. Вообще связь с
приходской жизнью у русских в то время была очень крепкой.

— Советская действительность в первые годы жизни, когда в
основном формируется личность, Вас не коснулась. Каким образом это
обстоятельство повлияло на Вашу судьбу и духовную жизнь?

— После присоединения Эстонии к СССР моя жизнь на долгое время
оставалась связанной с этой землей. Там мне был поручен для пастырского
окормления первый приход, а затем вся Таллинская епархия. Служение в
Эстонии позволило мне по достоинству оценить красоту и глубину местного
уклада православной жизни. Поистине жемчужинами нашей Церкви можно
назвать Пюхтицкий женский монастырь, многие храмы Эстонской земли. Все
это оказало неизгладимое влияние на мою душу.

— Легко ли Вам дался переход к советской жизни? Как Вы
восприняли хрущевские гонения на Церковь, в самый разгар которых Вас в
1961 году возвели в сан архимандрита, а затем — в сан епископа?

— С приходом советских войск многое изменилось. В одну ночь наша
семья лишь чудом не была выслана в Сибирь. На тупиковых путях возле
железнодорожной станции стояли крытые вагоны, и в них загоняли людей.
Такая же участь должна была постигнуть и нас, только по милости Божией
мы остались целы.

Начало моего епископского пути пришлось на невероятно тяжелое время.
Я видел жизнь своего отца, да и опыт 11 лет пастырского служения на
приходах Эстонии давал ясное представление о трудностях, с которыми
придется столкнуться. Однако служение епископа предполагает
ответственность за судьбу целой епархии, десятков храмов с духовенством и
прихожанами. Первая проблема, с которой я столкнулся, став архиереем, —
решение властей о закрытии Пюхтицкого монастыря, с которым моя жизнь
теснейшим образом связана с детских лет. Огромных трудов стоило убедить
тогдашних руководителей в том, что я не могу начинать свою епископскую
деятельность с такого шага. Срок закрытия монастыря удалось перенести, а
в апреле 1962 года я привез в Пюхтицы первую зарубежную делегацию
Евангелической церкви ГДР. Репортажи о визите появились в немецких
газетах. После этого монастырь посетило еще несколько иностранных
делегаций, и вопрос о его закрытии отпал.

Так же приходилось действовать и в отношении храмов. Начиная с 1959
года на территории Советского Союза было закрыто около 7 тысяч приходов.
Этот процесс касался и Эстонии. Как правило, их объявляли
нерентабельными, говорили, что нет достаточного количества прихожан, и
закрывали. Я старался поддерживать многие из них, перечисляя на их
содержание епархиальные или даже личные средства. Особенно тяжелым
положение приходских церквей стало после непомерного увеличения
полузаконных поборов с религиозных организаций. Однако административными
методами приходы в моей епархии не закрывались. Мне удалось убедить
эстонские власти в нецелесообразности этого.

Хрущевские гонения не были такими жестокими, как довоенное
преследование Церкви. Методы стали иными: вместо физического истребления
духовенства власть пыталась представить дело так, будто религия
естественным образом теряет свое влияние и сходите исторической сцены.
Помните обещание Хрущева показать в 1980 году последнего священника по
телевизору? В этих условиях очень помогали межцерковные и межрелигиозные
контакты. Они не только привлекали мировое внимание к положению наших
верующих, но и становились свидетельством Православия внешнему миру.
Именно тогда мы много узнали о возможностях социального служения Церкви в
современном обществе, что весьма востребовано сегодня, в условиях
религиозной свободы.

В 1964 году я был назначен Управляющим делами Московской Патриархии,
и в том же году гонения прекратились. Решение об отстранении Н. С.
Хрущева с поста первого секретаря ЦК КПСС было принято 14 октября, в
праздник Покрова Пресвятой Богородицы, что многими верующими было
воспринято как чудо.

— Как никто другой, Вы, Ваше Святейшество, знаете беды и
горести наших соотечественников в новом зарубежье. Как Русская
Православная Церковь пытается помочь им в деле поддержания духовной
связи с Отечеством?

— Чада Русской Православной Церкви в России, ближнем и дальнем
зарубежье живут в едином церковном организме, придерживаются одной
церковной традиции, дорожат этим единством и стремятся его сберечь. Для
многих наших соотечественников за рубежом принадлежность к Церкви,
приобщение к ее традиции — это еще и живая связь с Родиной, со своими
духовными истоками. И, конечно, наши пастыри стараются откликаться на
эту потребность.

В некоторых странах ближнего зарубежья в течение последних десяти
лет государственные и политические структуры подвергали несправедливым
нападкам, давлению, а порой и дискриминации верующих Русской
Православной Церкви только за то, что они стремятся сохранить
многовековую духовную связь со своими единоверцами в России. Иногда даже
предпринимались попытки обусловить возвращение Церкви отнятых
атеистическим режимом святынь и имущества полным разрывом с Московским
Патриархатом.

Однако, несмотря на все невзгоды и трудности, люди сохранили
верность Матери-Церкви. В этом мы видим залог того, что она будет
успешно совершать свою миссию и в России, и за ее пределами. Тем более
что у нас есть многие тысячи приходов в «ближнем» зарубежье и многие
сотни — в «дальнем».

— Что Вас беспокоит в духовной жизни современного общества?

— Беспокоит то, что многие люди стремятся строить личную и
общественную жизнь без Бога. Оставив стремление к Истине, они
устремляются к банальному комфорту, стяжанию материальных благ и
удовольствий. Счастье общения с Господом подменяется самоизоляцией,
забвением духовного смысла жизни, ее вечного измерения. Но, видя это,
Церковь не отчаивается. Да, религиозный энтузиазм, характерный для
начала 1990-х годов, прошел. Наступает время работы не вширь, а вглубь.
От восстановления храмов и монастырей мы все больше переходим к заботе о
возрождении человеческих душ. Верю и вижу, что этот труд не остается
бесплодным.

— Какие события в жизни Русской Церкви стали вехами для православного сознания у россиян?

— Конечно же, среди событий последних десяти-пятнадцати лет первое,
что можно было бы отметить, — это празднование Тысячелетия Крещения
Руси. Атеистическое государство к этому юбилею сделало ряд послаблений
для Церкви. Ей был возвращен Свято-Данилов монастырь, немного поутихла
безбожная пропаганда. Потом постепенно стало меняться законодательство о
религии, был значительно упрощен процесс регистрации церковных общин.
Стали возвращать храмы, монастыри.

В начале 1990-х годов Церковь окончательно освободилась от
государственного надзора, получила возможность свидетельствовать о
Христе и быть услышанной. Само по себе это значило очень много, ибо «как
веровать в Того, о Ком не слышали? Как слышать без проповедующего?»
(Рим. 10.14). Православные приходы, братства, сестричества стали
издавать свои газеты, журналы, заниматься благотворительной и
миссионерской деятельностью. Открылись новые духовные семинарии,
появились православные теле- и радиопередачи.

Еще одним важнейшим событием явилось воссоздание Храма Христа
Спасителя. Он вновь стал главным храмом страны, не только памятником
защитникам Родины от наполеоновского нашествия, но и символом новой
России, освободившейся от уз тоталитарного безбожия.

Двухтысячелетний юбилей христианства в нашей стране был, к
сожалению, омрачен кровопролитными конфликтами, разгулом терроризма,
различными трагедиями. Но, несмотря на все трудности, с которыми сегодня
сталкивается Россия, интерес к Православию не ослабевает. Народ идет в
храмы Божий, многие молодые люди принимают священный сан, велико число
поступающих в духовные школы. И это, на мой взгляд, является надежной
гарантией того, что сознание россиян постепенно обращается к отеческой
вере, хотя путь предстоит пройти еще немалый.

— Как в современных условиях Русская Православная Церковь
будет развивать старинные традиции духовного покровительства Российских
вооруженных сил?

— В 1995 году был создан Синодальный Отдел по взаимодействию с
Вооруженными Силами и правоохранительными учреждениями. В разных
епархиях нашей Церкви рукоположены клирики из числа бывших офицеров, и
руководство Отдела стремится привлечь их к работе в армии. Ведь там
подчас требуются особые методы пастырства, отличные от тех, что привычны
для прихода или монастыря. Во многих военных городках и гарнизонах
построены храмы, и их число растет. Священники регулярно ездят в Чечню,
где окормляют военнослужащих. Установилось прочное сотрудничество с
руководством министерств обороны, внутренних дел, юстиции.

Инициатива пастырского окормления военнослужащих должна идти снизу,
от местных священников, а Отдел призван координировать их работу,
оказывать различную помощь. В любом случае сейчас необходимо
организовать пастырские курсы для работы в Вооруженных Силах, и один
такой факультет уже имеется в Православном Свято-Тихоновском
богословском институте.

Что касается военно-патриотического воспитания граждан, и прежде
всего молодежи, то усилий в этой сфере предпринимается явно
недостаточно. Не осмыслены плоды атеистического воспитания, которое
сделало патриотизм мертвой идеологией и обеднило его ценность в глазах
многих молодых людей. Верю, что, возвратившись к истинным евангельским
ценностям, мы научимся любви к ближнему, ибо, как прекрасно писал
Достоевский, только уважая каждого конкретного человека, можно уважать
весь народ. Если это произойдет, патриотическое чувство вновь будет
востребовано молодежью и поддержано людьми старшего поколения.