Правда в памяти

 Санкт-Петербург и Пермь – Ленинград и
Молотов

в годы Великой Отечественной войны

У кого нет памяти, у того нет жизни.

В. Распутин.

Отдаленные друг от друга на сотни километров
города - Санкт-Петербург и Пермь - оказались тесно связаны в тяжелые годы Великой
Отечественной войны (в это время их названия были иные – Северная столица
именовалась Ленинград, а промышленный уральский город – Молотов). Услышать
рассказ об этом и своими глазами увидеть свидетельства подвига защитников
Ленинграда смогли этим летом посетители Пермской художественной галереи, в
залах которой состоялась выставка, посвященная 
70 –летию Великой Победы.

Основу экспозиции составили произведения,
история которых непосредственно связана с войной: например, литографии Алексея
Пахомова, всю блокаду работавшего в Ленинграде. 
Однако совершенно особенную атмосферу выставке придали непосредственные
участники боевых действий: это обнаруженные поисковиками вещи (а ныне –
экспонаты музея «Неизвестная неоконченная война» в культурно просветительском
центре «Лествица» при храме иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость»).

Это солдатский котелок, найденный в районе
кровопролитных боев в Погостье, образки и крестики солдат - свидетельства веры,
позволяющие предположить имена и судьбы их хранителей, ложка с нацарапанными
инициалами…  Конечно, в  качестве экспоната для выставки о войне может
быть взят любая находка, и даже совершенно «не знавшая войны» вещь. Но для
зрителя она будет «немая». И совсем иными глазами начинаешь смотреть на простой
солдатский котелок, когда знаешь, какой проделал путь его хозяин, когда можешь,
глядя на него, хотя бы немного представить страшную картину бесконечных
наступательных операций, где один за другим гибли сотни, тысячи людей. 

Во время войны в Пермь были эвакуированы не
только люди, жители блокадного города, но и целые школы (например, Ленинградское
хореографическое училище, положившее основу создания  школы балета в Перми).  

Среди людей, прибывших
в Молотов в первый год блокады,  были деятели
культуры и искусства. К сожалению, тяжелейшие условия осажденного города
сократили их жизни. Многие были погребены на Егошихинском кладбище у церкви
Всех Российских Святых. Сейчас здесь в «Ленинградском квартале» установлен
памятник. 

В Перми нашли пристанище и произведения
искусства - значительная часть собрания Русского музея. И конечно, пермяки, как
и многие другие, защищали Ленинград.

15 000 солдат и офицеров, призванных из Молотова
 погибли на Волховском и Ленинградском  фронтах.

Особое
слово следует сказать о материалах, которые предоставили Юрий Владимирович и
Анна Михайловна Бобошкины. Собранные ими воспоминания ленинградских детей,
переживших блокаду, стали важной частью экспозиции. Вот одно из них:

Воспоминания
о Мусе

В мае 1941 Муся окончила
педагогическое училище и стала учительницей младших классов. Я ещё не ходил в
школу и не знал, как выглядят учителя. Но теперь было ясно, что они весёлые и
добрые, как наша Муся. Ждали распределения. Это значит: в какой школе Муся будет
учить детей. Но в июне началась война и Муся получила направление на курсы
медсестёр, а потом и на работу в эвакогоспиталь. Так получилось, что потом всю
жизнь она не учила, а лечила детей.

До войны мы
жили на 5 этаже в комнате с высокими потолками. Когда начиналась бомбёжка, мы
бежали вниз по лестнице. Лифт уже не работал. В парадной горела синяя лампочка
и оттого лица у всех тоже были синие, как у мёртвых. Бомбоубежище было во
дворе. Однажды я посмотрел наверх и стало страшно: небо мне показалось чёрным
от самолётов – так их было много. Потом я старался больше не смотреть в
небо. 

Зимой, когда
стало очень холодно и наш дом разбомбили, мы переехали  к Лёле на Московский, дом 100. Она жила в подвале
монастыря. Теперь не надо было больше бежать в бомбоубежище: в комнатке с
толстыми стенами и маленьким окошком было безопасно. И ещё была тёплая печка. В
нашей прежней квартире были просторные комнаты с высокими потолками. Их никак
было не натопить. А потом вообще дрова закончились. Было очень холодно, и я
спал в пальто.

Мусин
госпиталь был на Петроградской, на улице Красного Курсанта в здании лётного
училища. Она приходила к нам на Московский, когда её отпускали из госпиталя. У
неё был специальный пропуск, так что она могла ходить очень поздно, почти
ночью. Она шла одна через ночной безлюдный город и ничего не боялась.
Приходилось идти иногда по тропинкам между сугробов. Сугробы были выше меня,
выше Муси: зима была снежная и суровая. Когда приходила Муся, был настоящий
праздник. Она приносила нам пшённую кашу! Я хорошо помню эту кашу, её дивный
вкус, запах, жёлтый тёплый цвет. Её можно было есть долго, по крупинке, сидя
возле круглой печки.

Ещё Муся
сдавала кровь для раненых бойцов. У неё была очень хорошая кровь: 1 группа!!!
Это как первый сорт – всем подходит. Иногда делали прямое переливание, поэтому
брали по 500 грамм крови. Это очень много, я знал, ведь хлеба давали нам по
125, а рабочим по 250
грамм. Но за это полагалось дополнительное питание и
шоколад. Этот шоколад Муся приносила нам.

Ещё Муся
ходила к бабушке Кристине и Косте. Костя был уже большой. Они жили ближе, но у
бабушки были «вещи», которые можно было продать или поменять на хлеб, а у нас
ничего не было. Поэтому к нам Муся ходила чаще.

Ещё у нас
жила тётя Люба, Мусина крёстная. Она была очень старенькая, но все звали её
Любушка. Любушка была маленького роста и на одной руке у неё были два пальчика
крошечные, как детские: мне они очень нравились. Любушка была белошвейка. Я
сначала думал, что она шьёт только всё белое, но мне потом объяснили, что это
означало совсем другое: она умела шить очень тонкие красивые вещи, делать
тоненькие-тоненькие складочки. У меня была такая рубашечка из батиста со
складочками и кружевами – крестильная. Она была как игрушечная, но я взял её с
собой, клал на подушку и спал на ней. Раньше мама не разрешала мне даже брать
её в руки: боялась, что порву. Но в ту зиму мне её отдали.

Любушка была
пострижена. Когда я это услышал, то не понял и спросил: «Почему острижена, ведь
у неё есть волосы?» Но мне строго сказали, что об этом никогда никому говорить
нельзя. Только став взрослым я понял, что речь шла о монашеском постриге.

До войны
Любушка жила «у людей»: нянчила ребёнка. Но когда настал голод – пришла к
племянницам, чтобы не обременять ту семью, в которой она работала. Но у нас
совсем ничего не было, только то, что приносила Муся, а её отпускали нечасто.
Любушка вернулась к тем людям, но и там кроме карточек почти ничего не было.

Любушка
умерла первая.

Потом умерла
бабушка Кристина. Перед смертью она просила Мусю не оставлять Костю. Косте было
14 лет, но мне он казался взрослым. Муся сначала хотела взять его в госпиталь,
где сама работала, но побоялась за него. Костя был худой и очень высокий –
намного выше Муси, и она не могла выдать его ни за своего брата, ни за
племянника. Но главное – у Кости была немецкая фамилия! Костин папа был немец.
Не фашист, а просто немец. В Ленинграде было много немцев, которые жили всегда.
В 1937-м папу и маму Кости именно за эту фамилию арестовали, а потом
расстреляли. С такой фамилией Костю нельзя было брать в военный госпиталь. Муся
устроила его в больницу, в хорошую больницу, но там Костя умер.

Однажды я
спросил у Муси, как это она не боится ходить по городу одна, в темноте, ночью. Она
ответила: «Не боюсь: я не одна». И Муся показала маленькую иконку Святого
Николая, которую всегда носила с собой. «Бог милостив, - говорила она, - вот я
и не вижу ничего страшного». Только один раз, рассказывала она, у ворот
большого проходного двора увидела толпу людей, окруживших что-то на земле. Даже
не успела понять, что они делают, испугалась и побежала, прежде чем её
заметили.

«И ты не
бойся. Молись». И я молился как умел.

Мы все
выжили в ту зиму, а весной мы уехали по Ладоге.

 Глубокий отклик нашла выставка в душах людей.
Многие делились своими воспоминаниями, рассказывали о родных, бывших в
Ленинграде в 1941 – 44 гг., переживших тяжелое время и оставшихся в памяти
близких.  Отзывы, оставленные
посетителями, стали свидетельством важности таких живых «уроков памяти».

Пермская Художественная галерея выражает
глубокую благодарность Музею «Неизвестная неоконченная война» в культурно
просветительском центре «Лествица» при храме иконы Божией Матери «Всех
скорбящих Радость» (на Шпалерной ул. Санкт-Петербурга) и лично протоиерею
Вячеславу Харинову, Юрию Владимировичу и Анне Михайловне Бобошкиным, а также
всем, предоставившим материалы для экспозиции выставки.

Подготовила статью сестра Свято-Георгиевского Сестричества Анна Мартынова