Олимпиада добродетели

Об истинном и ложном аскетизме

В обыденном сознании «аскет» — странный и героический отшельник, человек, предающийся умерщвлению плоти, изможденный постами и бде­ниями и стремящийся внешним сво­им обликом еще при жизни уподобить­ся египетской мумии, — явный анахро­низм, словно бы сошедший со страниц известного романа Гюстава Флобера «Искушение святого Антония». Такому человеку можно сочувствовать, и им можно восхищаться, но ему решитель­но нельзя найти места в так называемой современной жизни. Подобное сужде­ние, столь естественное для большинст­ва, — плод исторического беспамятст­ва, конечно.

Вспомним для начала о том, что гре­ческое слово аскесис (аскеза) пере­водится как «подготовка», «упраж­нения», а производное от него — аскетэс (аскет) — есть не что иное, как спортивная метафора. В анти­чной Греции аскетами называли ат­летов, готовящихся к Олимпийским состязаниям и потому подвергающих себя определенным ограничениям. Метафорически же на языке древних философов аскет есть упражняющий­ся в добродетели, особенно в обузда­нии неразумных порывов своей воли. Новый Завет и памятники раннехристианской письменности продолжили традицию использования античных спортивных образов и уподоблений.

«Не знаете ли, — пишет апос­тол Павел христианам греческого Коринфа, — что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награ­ду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от все­го: те [т.е. атлеты] для получения вен­ца тленного, а мы — нетленного. И по­тому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воз­дух...» (1 Кор. 9, 24-26).

Нам ясно теперь, что смысл аске­зы — как физической, так и духов­ной — состоит в разумном отказе от второстепенного ради достижения главного, в преодолении физических и нравственных препятствий. Награда атлету — венок лавровый, награда христианину — венец спасения, и по­тому христианский пост-аскеза на­правлен не на «умерщвление», но на восстановление внутренней свобо­ды и изначальной цельности духов­но-телесной сущности человека. И подвиги аскетические — это не цель, а средство, средство для борьбы за «венец нетленный», свершающейся на «ристалище» всей нашей жизни. Поэтому «аскетом» может быть на­зван каждый разумный христианин — монашествующий и женатый, клирик и мирянин. Конкретная же форма и степень его аскезы определяются дан­ными им обетами, жизненным при­званием и советами духовного отца.

Христианский аскетизм исходит не из противопоставления плоти и духа (которое особенно сильно в буддиз­ме и у неоплатоников), а из необхо­димости привести их в состояние гар­монии, пример которой явил в Своей земной жизни Богочеловек Иисус Христос. Он стал первым — после Адама до его катастрофического грехопадения — совершенным челове­ком, Вторым Адамом, как называет Его апостол Павел. Материальная природа, человеческая плоть — не зло. Напротив, она бесконечно цен­на, ибо вся ее полнота воспринята воплотившимся и вочеловечившимся Сыном Божиим, ставшим воисти­ну Сыном Человеческим. Тем самым Он сообщил человеческой природе потенциальную возможность — для каждого человека! — бесконечного совершенствования. Этот процесс богоуподобления именуется по-гречес­ки тэосис, «обожение».

Поэтому тело для христианина — не просто материальная и смертная оболочка, но — храм живущего в нем Святого Духа. И это его новое и уди­вительное состояние «куплено доро­гою ценою» — ценою неимоверных поношений, страданий и крестной смерти Сына Божия (1 Кор. 6, 19-20). Отсюда и осознание невозмож­ности предать этот «храм» во власть неразумных и постыдных низших сти­хий, страх осквернить его.

Напротив, «модный» сейчас у за­блудившихся в индийских джунг­лях псевдодуховных соблазнов на­ших современников (кощунствен­но желающих оспорить дело князя Владимира и смыть с себя воды свя­той купели!) брезгливый взгляд на тело как на «тюрьму» и «темницу духа» и проистекающий отсюда иде­ал нирваны («угасания», «небытия») означает для христианина страшную «прелесть бесовскую» — конечную степень плененности человека духом злобы. Вечно обличаемый пред лицом правды Божией, он не может ни раскаяться, ни уничтожить себя и до­стичь «спасительного» для него «заб­вения», но может лишь осуществлять это стремление в своих обольщенных последователях.

Бесчисленные духи «самоуничто­жения и небытия», как называет их Ф.М. Достоевский, не имея средств уничтожить себя до конца, «требу­ют» от Бога «себе уничтожения». «Ненасытимы во веки веков, — гово­рит старец Зосима, — и прощение от­вергают; Бога, зовущего их, прокли­нают. Бога Живого без ненависти со­зерцать не могут и требуют, чтобы не было Бога Жизни, чтобы уничтожил Себя Бог и создание Свое. И будут го­реть в огне гнева своего вечно, жаж­дать смерти и небытия. Но не получат смерти» («Братья Карамазовы»).

Древнехристианские отцы Церкви не считают аскетизм особой «про­фессией» или горделивой привиле­гией избранных, но полагают его сущ­ность в том же, в чем кроется сущ­ность христианства вообще. То есть, по словам св. Григория Нисского (IV век), в «подражании божескому естеству» или — в «возведении чело­века в древнее благополучие»¹.

Поэтому «истинный (то есть нрав­ственный) аскет приобретает власть над плотью не для укрепления фор­мальных сил духа, а для лучшего со­действия добру. Аскетизм, который освобождает дух от страстей постыд­ных лишь для того, чтобы тем крепче связать его страстями злыми ... есть ложный или безнравственный аске­тизм; его первообразом, по христиан­ским понятиям, следует признать диавола, который не ест, не пьет, не спит и пребывает в безбрачии»².

Согласимся, что горделивые рев­нители исключительно «гастрономи­ческого» аспекта поста избрали себе явно малопочтенный персонаж для

подражания. Таким гибельным путем пошел снедаемый смертельной завис­тью инок Ферапонт, антагонист стар­ца Зосимы.

«Сирийский пророк» и его молитва

Среди великопостных молитв и пес­нопений особенно выделяется одна, как бы суммирующая в себе глав­ные вехи на путях духовного восхож­дения. Она принадлежит восточному отцу Христианской Церкви — свято­му Ефрему Сирину (306—373 годы), заслужившему у современников по­четное прозвище «сирийского проро­ка». Написанная в оригинале стихами, эта молитва, известная как «Молитва преподобного Ефрема Сирина», зву­чит в наших храмах в ритмизирован­ном славянском прозаическом перево­де. Творится она с высокой великопост­ной торжественностью.

В определенные моменты богослу­жения священник выходит из алтаря и, стоя на амвоне лицом к Царским вратам, громко произносит три ее прошения, сопровождая каждое из них земным поклоном. Поднявшись, он совершает двенадцать поясных (малых) поклонов, каждый со слова­ми «Боже, очисти мя грешного». По окончании их, выпрямившись, громко произносит молитву святого Ефрема полностью, все три прошения одно за другим, без перерыва, и творит еще один земной поклон, после чего мол­ча уходит в алтарь. Вслед за священ­ником, подражая ему, поклоны совер­шают и все молящиеся в храме.

Чтение молитвы Ефрема Сирина начинается с вечера вторника Сырной седмицы (масленицы) и заканчивается в Страстную среду. Исключительная важность молитвы зафиксирована ее богослужебным статусом: не являясь особой иерейской молитвой (как мо­литвы евхаристические или светильничные), молитва Ефрема Сирина не может совершаться ни чтецом, ни даже диаконом (которому дозволяется богослужебное чтение Евангелия!), но лишь священником. «Устав под­вергает великой ответственности пред Богом и судом Церкви как священни­ка, если он без должного внимания читает молитву и небрежно соверша­ет поклоны, так и всех православных, если они совершают поклоны с бес­толковой торопливостью, не вслушиваясь в слова молитвы и не подражая священнику»³. Прочтем ее вместе.

«Господи и Владыко живота (жи­тия) моего! Дух праздности, уны­ния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномуд­рия, терпения и любви даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати бра­та моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь»⁴.

В 1836 году один петербургский прихожанин дал переложение этой глубокой и проникновенной молит­вы в александрийских стихах, отли­чающихся большой смысловой точ­ностью:

Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих!
Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

Вы уже догадались, что «таинствен­ный прихожанин», внимающий сло­вам великой молитвы — это Александр Сергеевич Пушкин. Представляется в высшей степени примечательным, что эти строки были написаны им летом, 22 июля 1836 года, спустя почти че­тыре месяца по окончании Великого поста (Пасха в тот год приходилась на 29 марта). Это значит, что давно от­звучавшая в храмах молитва звучала в его сердце непрестанно.

Стихотворение «Отцы пустын­ники...» входит в незавершенный «Каменноостровский цикл». Он сви­детельствует о духовном самоуглубле­нии поэта, видимо, предчувствовав­шего, что скоро ему суждено пред­стать пред Судией всяческих. Отсюда и великопостные — покаянные и про­щальные — мотивы. И действительно, услышать на земле молитву Ефрема Сирина в Великом посту следующего года «рабу Божию Александру» уже не довелось. Пасха 1837 года была поздняя, 18 апреля (по старому сти­лю), и пост начинался 1 марта, а втор­ник Сырной седмицы (масленицы), когда впервые звучит в православ­ных церквах эта молитва, приходил­ся на 23 февраля. Роковой выстрел у Черной речки гулко громыхнул в мо­розном воздухе четырьмя неделями ранее.

По знаменательному совпадению, А.С. Пушкин умер на следующий день после памяти святого Ефрема Сирина, совершаемой Православной Церковью 28 января по Юлианскому календарю. В XX и XXI столетиях оба этих события — при переводе их на новый календарный стиль — совпа­дают и воспоминаются нами одновре­менно — 10 февраля.

«Дни печальные Великого поста» продолжаются, и покаянные слова ве­ликой молитвы звучат для всех, при­зывая к духовному трезвению и здра­вомыслию — к тому, чтобы склонить «горделивую главу» и хотя бы нена­долго задуматься, со стороны взгля­нув на себя, вечно куда-то спешаще­го. День завтрашний никому из нас неведом и может просто не наступить. Так разумно ли искушать время?

Приложение

ВЕЛИКИЙ ПОСТ — важнейший по­каянный период христианского кален­даря, предназначенный для духовно-нравственной подготовки верующих к празднованию Светлого Христова Воскресения или Пасхи. Этот пост предваряется тремя подготовитель­ными неделями («седмицами»). Они постепенно вводят христиан в строгий богослужебный и бытовой жизнен­ный ритм. Великий пост начинается с Чистого понедельника, следующего за Прощеным воскресеньем.

Великий пост в традиционном по­нимании продолжается семь недель и состоит из двух неравнозначных по смыслу и продолжительности времен­ных периодов — 1) «Святой четыредесятницы» (буквально — «сорокадневицы»), установленной в память сорокадневного поста Иисуса Христа в пустыне перед выходом на обще­ственное служение (оканчивается в пятницу накануне Лазаревой суббо­ты), и 2) Страстной седмицы.

Календарное начало Великого пос­та, входящего в структуру подвижно­го годового цикла, определяется датой Пасхи конкретного года. В XX—XXI веках начало Великого поста переме­щается от 2/15 февраля (при самой ранней Пасхе 22 марта/4 апреля) до 8/21 марта (при самой поздней Пасхе 25 апреля/8 мая). (В католическом бо­гослужебном календаре Великий пост начинается с «Пепельной среды»).

Все воскресенья (по-славянски — «недели») подготовительного перио­да и собственно Великого поста име­ют нумерацию и особые заголовки, указывающие темы их богослужеб­ных воспоминаний.

«Недели» подготовительные: 1)о мытаре и фарисее, 2) о блудном сыне, 3) мясопустная (о Страшном Суде), 4)сыропустная (воспоминание Адамо­ва изгнания, или Прощеное воскресе­нье). Пост не может начинаться с вос­кресного дня, поэтому трехнедельный подготовительный период насчитыва­ет четыре воскресенья.

«Недели» (воскресенья) Великого поста: 1) Торжество Православия, 2) святителя Григория Паламы, 3) Крестопоклонная, 4) преподобного Иоанна Лествичника, 5) преподобной Марии Египетской, 6) неделя Ваий (цветоносная) или Вербное воскре­сенье; двунадесятый праздник Входа Господня в Иерусалим (за которым следует Страстная седмица).

Великий пост характеризуется ря­дом богослужебных особенностей. Отменяется служение Божественной

литургии в понедельник, вторник и четверг. В среду и пятницу соверша­ется Литургия Преждеосвященных Даров, в субботу — Литургия свт. Иоанна Златоуста, в воскресенье — Литургия свт. Василия Великого. В первые четыре дня Великого поста на повечерии и в четверг пятой сед­мицы на утрене (совершаемой, как правило, накануне в среду вече­ром) читается Великий канон Андрея Критского. В субботу этой же сед­мицы (в приходской практике — на­кануне, в пятницу вечером) читает­ся Акафист Пресвятой Богородице («Радуйся, Невесто неневестная») — единственный (!) акафист, предписан­ный церковным Уставом.

Нормативная структура церковных служб пополняется особыми песно­пениями и молитвами, в том числе молитвой Ефрема Сирина, сумми­рующей покаянный путь христиани­на. Строгие пищевые запреты, пред­писанные монастырским Уставом — употребление только растительной пищи, кроме Вербного воскресенья, Благовещения (в случае совпадения его с Великим постом) и Лазаревой субботы, сухоядение и даже полный отказ от пищи в определенные дни — в приходской практике ослабляются.

1 Св.Григорий Нисский. К Армонию о том, что значит имя и название «христианин» // Творения, т. 7. С. 217.

2 Соловьев В.С. Аскетическое начало в нравственности // Вопросы филосо­фии и психологии. Кн. 26 (1), 1895. С. 87-88.

3 Булгаков С.В. Настольная книга для священно-церковно-служителей. Часть I. М., 1993. С. 555.

4 Денисов Л. Жизнь и творения св. Ефрема Сирина, проповедника покаяния.

С приложением его предсмертного за­вещания, покаянной молитвы и увеща­ний к покаянию, извлеченных из «Гимнов о покаянии». М., 1897. С. 64. См. также: Ушаков Н. Покаянная молит­ва преподобного Ефрема Сирина и чер­ты его жизни. М., 1905.

Юрий РУБАН,

кандидат исторических наук, доцент СПбГУ