Ленинградская симфония

07 сентября 2016

_______________________________________________________________________________________

К 110-летию со
дня рождения композитора

Немецким командованием было объявлено днем вступления в
Ленинград 9 августа 1942 года. Именно тогда, в 355 день блокады в Большом зале
филармонии состоялась ленинградская премьера Седьмой симфонии. Великая музыка сумела выразить то, что объединяло
людей в это трудное время: веру в победу, жертвенность и безграничную любовь. Звуки
доносились не только до жителей города, но и до осаждавших Ленинград немецких
войск: «Были репродукторы, немцы все это слышали. Как потом говорили, немцы
обезумели... Они-то считали, что город мёртвый». После
войны двое туристов из ГДР, разыскавшие дирижёра К.И. Элиасберга, признались
ему: «Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну. Мы
ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть».

Д.Д. Шостакович начал
работать над Седьмой симфонией в 1941 году. Первые месяцы войны он провел
в Ленинграде. Когда началось формирование Ленинградской армии народного
ополчения, он тотчас вступил в ее ряды. «До
этих дней я знал лишь мирный труд. Ныне я готов взять в руки оружие. <...>
Исторически победа фашизма нелепа и невозможна, но я знаю, что спасти
человечество от гибели можно только сражаясь».

Шостакович вошел в пожарную команду, которая несла дежурство
на крыше здания консерватории. Снимок, сделанный фоторепортёром ТАСС,
стремительно обошел газеты многих стран, вызвав массу откликов людей, которые
тревожились за судьбу композитора. Дмитрий Дмитриевич, по его же словам, забираясь
на крышу, на пост № 5, «таскал туда партитуру — не мог от нее оторваться». И
среди нотных знаков появлялись совсем не музыкальные буквы — «в. т.», что означало — «воздушная
тревога». Их было много: с сентября по ноябрь тревоги объявлялись 251 раз,
иногда по несколько в день. Например, 23 сентября сирены выли одиннадцать раз,
4 октября — десять.

«Свою седьмую Ленинградскую симфонию я писал
быстро. Я не мог ее не писать. Кругом шла война. Я должен был быть вместе с
народом, я хотел создать образ нашей сражающейся страны, запечатлеть его в
музыке. С первых дней войны я сел за рояль и начал работать. Работал
напряженно, мне хотелось написать произведение о наших днях, о моих
современниках, которые не жалели сил и жизни во имя победы над врагом... В
перерывах между работой я выходил на улицу и с болью и гордостью смотрел на
любимый город. Он стоял опаленный пожарами, испытавший все страдания войны.
Ленинград боролся...» – писал
Дмитрий Шостакович.

Шостаковичу поручили
сделать переложения легких сочинений для голоса в сопровождении скрипки и
виолончели, которые будут исполнять для бойцов консерваторские бригады. Он
отбирал музыку простую, тщательно выписывал каждую строчку, с минимумом
поворотов страниц, чтобы удобно было играть. За три июльских дня 1941 года он
сделал 111 страниц переложений!

Он участвовал в разных делах – в распределении
дополнительных пайков, составлении списков и документов на эвакуацию, отправке
детей из Ленинграда, формировании групп на строительство оборонных сооружений,
как мог, помогал композиторам, убеждая не оставлять работу над крупными
произведениями. Однажды играл в концерте прямо на крыше консерватории. «Я с увлечением играл свои прелюдии для
необычной аудитории и в столь необычной обстановке, совершенно позабыв об
опасности: ведь люди собрались сюда, рискуя жизнью, подтверждая тем самым, что
ее убить невозможно», – вспоминал композитор.

Сын композитора рассказывал:
«Помню, как нам страшно было. <...>
Как этот барабанчик Седьмой симфонии начинается тихо, а потом все ближе, ближе,
ближе. И ночью, когда все ложились спать, я чувствовал эту близость опасности и
начинал горько плакать. Но моя верующая няня Прасковья Ивановна Демидова – её
комната была вся в иконах, а лампада всегда горела – вставала, приходила ко
мне, читала мне Псалтирь, и только после этого я засыпал».

До эвакуации были
написаны первые три части симфонии (во время работы над второй частью вокруг
Ленинграда замкнулось кольцо блокады). В октябре 1941 года семья Шостаковича вместе
с детьми эвакуируется в Куйбышев. Во время переезда потеряли вещи, в которых
лежали рукописи симфонии и по счастливой случайности их разыскали среди грузов,
адресованных на Урал. Находясь вдали от родного города, о ленинградских
музыкантах Шостакович узнавал по письмам и рассказам тех, кто добирался до
Куйбышева. Композитор тосковал, мучился тыловой жизнью. Только одно могло
оправдать для самого композитора его жизнь в тылу – работа над Ленинградской
симфонией. В декабре 1941 года она была закончена.

Премьера состоялась 5 марта в Куйбышеве,
затем симфонию исполнили в Москве, 19 июля – в Нью-Йорке. Но еще в феврале
1942-го в газете «Известия» были напечатаны слова Шостаковича: «Моя мечта, чтобы Седьмая симфония в
недалеком будущем была исполнена в Ленинграде, в родном моем городе, который
вдохновил меня на ее создание».

В июле 1942-го на маленьком
самолёте в осажденный город вместе с медикаментами были доставлены четыре
толстые тетради с надписью «Посвящается Ленинграду». К.И. Элиасберг, взяв в
руки партитуру, ужаснулся: чтобы исполнить
симфонию, требовалось около восьмидесяти музыкантов! Тогда он занялся необычной работой: собирал письма, поступившие с фронта и адресованные
коллегам-оркестрантам, чтобы найти тех, кто был жив и воевал. В оркестр прибыло
семнадцать духовиков: в их отпускных свидетельствах значилось лаконично «командируется
в оркестр Элиасберга». Начались репетиции. Сейчас сложно представить, с каким
трудом давались они обессиленным людям. Некоторые музыканты сначала не могли
подняться на второй этаж, слушали внизу, другие не могли сидеть, так они исхудали. Им приходилось стоять во время
репетиций.

Перед премьерой командующий
Ленинградским фронтом генерал армии Л.А. Говоров приказал огнем батарей 42-й
армии предупредить вражеский обстрел, который мог прервать исполнение. Операция
называлась «Шквал». Ленинградцы, конечно, не знали о ней, и только спустя
многие годы стало известно, почему, поздравляя дирижера, Л.А. Говоров сказал
после концерта: «А мы для вас сегодня тоже славно поработали». За время
исполнения Симфонии ни один вражеский снаряд не разорвался в Ленинграде. И в
этом была огромная заслуга артиллеристов, которые поминутно рассчитали время
своей «огненной симфонии».

Солдат Николай Савков,
стоявший в тот вечер за орудием у Пулковских высот, сложил трогательные стихи:

...И когда в знак начала

Дирижерская палочка поднялась,

Над краем передним, как гром, величаво

Другая симфония началась, –

Симфония наших гвардейских пушек,

Чтоб враг по городу бить не стал,

Чтоб город Седьмую симфонию слушал...

...И в зале – шквал,

И по фронту – шквал...

...А когда разошлись по квартирам люди,

Полны высоких и гордых чувств,

Бойцы опустили стволы орудий,

Защитив от обстрела площадь Искусств.

К.И. Элиасберг вспоминал: «...с таким воодушевлением мы не играли еще никогда. И когда
переполненный зал взорвался аплодисментами, мне показалось, что я снова в
мирном Ленинграде, что самая жестокая из всех войн, когда-либо бушевавших на
планете, уже позади, что силы разума, добра и
человечности победили».

Седьмая симфония прозвучала в Новосибирске, Москве, Нью-Йорке, Бостоне,
Мехико, Париже, Праге, Риме, Осло, Вене, Софии, Будапеште, её услышали жители
Аргентины и Канады, Перу и Уругвая. В сезоне
1946/1947 симфония была исполнена в Берлине.

Огромный замысел «знаменитой Ленинградки» (А. Ахматова) не вместим в
рамки кратких названий. Автор сначала хотел озаглавить части: «Война»,
«Воспоминания», «Родные просторы», «Победа», но в процессе работы выяснилось,
что заголовки ограничивают восприятие. Конкретизируя содержание симфонии,
Евгений Петров писал: «Я видел в музыке
прощание матерей с детьми и нежность
невест с женихами, идущими на фронт. Я видел напряжение городов, застывших в
ожидании незримого чудовища с цинковой мордой, что летело к ним по черному
ночному небу. Я видел твердых и слабых людей. Я видел лучи прожекторов и
текучие пунктиры трассирующих пуль, отражающихся в стеклах высоких домов. Я
видел снова фронтовые дороги и снова ощущал то невыразимое чувство, что
охватывает человека, пересекающего некую никем точно не установленную линию
фронта; и тело бойца, навеки приникшего к земле головой, обращенной в сторону
врага; и полевой перевязочный пункт, и врача в окровавленных резиновых
перчатках, и сестру, принимающую последний вздох героя, и нашу русскую природу,
и детей, и человеческую страсть, и нежность, и горе, и улыбку, и мужество
бойца, и все тo, что составляло наши мысли и чувства в первые месяцы войны...»

Сын композитора считал,
что Седьмая симфония – «это грандиозное
обобщение, которое говорит о
трагедии, о тех войнах, которые будут и которая была. Это обобщение катастрофы,
в которую периодически ввергается человечество. Но и одновременно мечта о
светлой жизни. Там, в музыке, всё есть. Отец, конечно же, прекрасно знал о том,
что происходит в стране. Он потерял немало друзей, близких. Кроме того, многие
наши родственники были репрессированы».

Максим Дмитриевич
вспоминал о том, как отец сообщал в письме родным: «Был в храме Христа Спасителя, молился за вас», как мечтал написать
Реквием, как на Пасху обзванивал друзей и говорил им «Христос Воскресе!», как
бережно до самой смерти хранил подаренное сыном Распятие. Над кроватью у
композитора висела небольшая репродукция картины Тициана «Динарий кесаря». Отец
часто обращал внимание сына: «Смотри,
какое светлое и чистое лицо у Христа», говорил о Нём как о чистоте и правде.
Может быть, не в медали «За оборону Ленинграда», врученную композитору в 1944-м,
а в сути этого евангельского сюжета, где Христос говорит: «Кесарю-кесарево, а
Божие – Богу» сокрыт смысл жизни и творчества человека, для которого высокое
служение – и дар, и путь, и крест. Ещё находясь в блокадном городе, композитор
сообщал жителям по радио: «Музыка,
которая нам дорога, созданию которой мы отдаем все лучшее, что у нас есть,
должна так же расти и совершенствоваться... И чем лучше, чем качественнее будет
наше искусство, тем больше будет у нас уверенность, что его никогда и никто не разрушит».