Дорогою Поста. Неделя о блудном сыне
Возвращение блудного сына нами воспринимается как событие законченное, не имеющее никакого продолжения. В нас не вызывает сомнений то, что это возвращение окончательное. Мы слышим слова Отца, что Сын был мертв, и вдруг его нашли живым - окончательно и бесповоротно. И мы с легкостью проецируем эту ситуацию на покаяние каждого грешника. Но ведь потом мы падаем, окончательного возвращения не совершается.
Представим себе ситуацию, что блудный сын через некоторое время вновь покидает дом отца. Немыслимая ситуация, учитывая весь настрой этого Евангельского отрывка, все его внутреннее учительство. Проецируя на себя, мы лукавим. Надо знать, что мы действительно получаем этот поцелуй Отца, эти драгоценные одежды, этот перстень — знак чести и достоинства, каждый раз, когда мы каемся и возвращаемся к нашему Небесному Отцу. Но увы, это возвращение временно. И каждый раз этот поцелуй лишь кредит, лишь фора, которые нам даются. Подумаем об этих бесчисленных поцелуях Отца, о Его обьятиях, о Его движении к нам навстречу, каждый раз и о нашей несостоятельности, о временности нашего покаяния.
Учась в духовных школах, мне довелось быть в Норвегии, далеко за полярным кругом. Там я неожиданно познакомился с общиной хихулитов. Это секта. Она образовалась в нашей русской Финляндии, пастор Лестадиус основал ее. Сейчас она существует в скандинавских странах, в лоне разных церквей. Лютеране, с которыми я говорил в Норвегии, даже не осознавали, что это секта. У нас их еще называли каюки или “веселящиеся”. Не вдаваясь в учение секты, надо сказать одно, то, что я вынес для себя как урок: они считают, что покаяние человека должно быть публичным и бесповоротным. И вот эти сектанты, представители малых северных народов – лапландцы, к которым даже сами норвежцы относятся с некоторым юмором, эти северные люди, живущие почти общинно – такими большими-большими сообществами – сочли для себя, что каждый молодой человек должен пройти для себя историю блудного сына. Когда юноша или девушка достигают совершеннолетия, община отпускает их в большой город – идите и делайте, что хотите, грешите, как и сколько хотите. Можете узнать силу, тяжесть и ужас греха. Но когда вы узнаете, вы вернетесь и принесете истинное, искреннее и окончательное покаяние. Поразительно, но эти юноши и девушки из малых народов севера уезжают в города. Это почти обязанность, и они узнают греховную жизнь города во всем ужасе этой жизни, во всей тяжести греха. Не обязательно опускаясь в грех, но имея задачу исследовать, наблюдать и видеть, конечно, они становятся причастными греха. А потом возвращаются к себе в деревню и публично, окончательно исповедуются, говорят о том, что они совершали, а после этого они никогда не оставляют свои деревни, общины. Этого опыта блудного сына или дочери им хватает на всю жизнь. Опыт этой маленькой религиозной секты меня поразил. Нам не хватает этого понимания: покаяние должно быть необратимым, блудный сын не может оставить своего отца и вновь уйти в далекую страну, где дойдет до состояния свинского.
Обычно этот Евангельский отрывок проецируют на себя, как на блудного сына. Мы себя видим, как блудных детей, возвращающиеся к Отцу. Но есть еще варианты проекций. Можно спроецировать на себя Отца, и тогда надо снова и снова прощать всех тех, кто нам досаждает, всех тех, кто грешит рядом с нами, всех тех, кто приносит нам скорби, несчастья, кто оскорбляет нас, кто унижает нас - и это трудно. Это очень важная проекция Евангелия на себя. И можно, наконец, спроецировать Евангелие и себя в нем на историю старшего сына. На картине известного художника он в тех же одеждах, что и отец, он во всем похож на отца, только у него мертвенно бледное лицо и совершенно холодный взгляд. Он не принимает вернувшегося блудного брата. Страшно быть таким старшим братом! Страшно быть таким, внешне не ушедшим от отца, но внутренне оставившим его. Внешне похожим на него, но внутренне дистанцированным от него. Внешне присутствующим в доме отца, но внутренне ушедшим в далекую страну.